«Ворожеи не оставляй в живых. Ворожеи не оставляют в живых

Она сидела в спальной комнате, и ее тонкие пальчики теребили бахрому покрывала. В этой комнате на чердаке давно уже никто не жил. Узкий камин покрылся ржавчиной и пылью, половицы трещали при каждом шаге, а когда дул ветер, ветхая дверь скрипела и тревожно хлопала. Маленькое окно заросло паутиной, и по засиженному мухами стеклу ползали черные жучки. Но она сидела здесь и бездумно смотрела на далекий пруд.

Пальцы девочки перебирали ткань. Бахрома мягко скользила между ногтем и кожей. У пруда беспокойно раскачивались лиственницы, и их ветви на фоне мрачных темно-синих туч казались яркими и неестественно зелеными. Солнце пряталось в развалах облаков, дождь стучал в окно, и капли колотили по стеклу, как брошенная горсть гвоздей. А потом мир посветлел, тучи разошлись, и на небе остались лишь легкие серебристые полосы. Но в сиянии солнечных лучей лиственницы метались еще более тревожно, словно предчувствуя неотвратимую и ужасную беду.

Джиннот! Джиннот! - доносилось со двора. - Где ты, Джиннот?

"Ты сделаешь это, Джиннот, правда? Ты должна это сделать, милая. А я дам тебе тогда шесть пенсов. Мы же всегда ладили друг с другом. И я люблю тебя больше, чем она. Вспомни сама, Джиннот. Кто подарил тебе ленты для волос? Кто покупал для тебя сладости в деревне? Я или она? Неужели ты откажешь мне в таком пустяке? Просто скажи им, что она посмотрела на тебя и это случилось. Нет-нет, Джиннот! Это не ложь! И поверь мне, я знаю, о чем говорю."

Девочка прижала ладони к ушам. Но голос звучал внутри, преследуя, как злая пчела. Она подошла к треснувшему зеркалу и взглянула на коричневую от мушиных пятен поверхность. Слева виднелась дверь, справа - окно, а впереди - ее лицо, желтое в отраженном солнечном свете: волосы, как стожочек сена, темные, без блеска глаза, длинные зубы и широкий рот. Джиннот всхлипнула и вернулась на кровать. Ее пальцы снова теребили покрывало.

Почему это случилось? Почему она ничего не помнит? И почему каждый из них в ответ на вопросы лишь гладил ее по голове, будто пытался стереть обрывки смутных воспоминаний. А голос шептал и шептал:

"Ах, бедная ты моя девочка. Не надо плакать. Такое бывает у многих. Простое недержание мочи. Вот только странно... Все было хорошо, а потом Минти посмотрела на тебя, и это случилось..."

Но Минти не смотрела на нее. Не смотрела! Девочка закрыла глаза. Льстивый и ласковый голос нашептывал откуда-то из глубины ее ума, и слова перескакивали из одного уха в другое.

"Я и Джек скоро поженимся, понимаешь, Джиннот? И тогда ты будешь приходить к нам в гости - в любое время, когда захочешь. Мы будем печь с тобой оладьи и лепешки. И я даже разрешу тебе поваляться на нашей постели. Но сначала ты должна рассказать им о Минти. Так ты скажешь, Джиннот? Для меня и Джека, ладно? Он же такой хороший. Ты ему нравишься. И помнишь, он починил твою любимую куклу? Неужели тебе не хочется, чтобы поженились?"

Рот девочки открылся. Пальцы нервно перебирали бахрому.

"Он никогда не будет счастлив, если женится на ней. Ты же большая девочка, Джиннот, и сама все понимаешь. Минти добрая и симпатичная, но она ему не пара. Весь день сидит над шитьем и вязанием, а вечерами снова шьет и вяжет. Мужчинам нужно другое, милочка. Их надо развлекать. Ими надо любоваться... А она даже слова не скажет. Бедный Джек! Он просто не видел других женщин. У него не было выбора. Сделай это, Джиннот - и для него, и для меня, и для Минти. Они никогда не будут счастливы - уж я-то знаю."

"Ты не причинишь ей никакого вреда, Джиннот. Жизнь есть жизнь, и судьбы не поменяешь. Тебе и самой однажды захочется замуж. А поможешь другим, так и тебе помогут... Минти все поймет и простит. Хотя мне кажется, что это она виновата в твоих бедах. Ты же не знаешь причин болезни, правда? Так ты скажешь, Джиннот? Скажешь, ладно?"

Дверь скрипела и хлопала от сквозняка. Солнце сияло на каплях дождя, стекавших по грязному стеклу. Джиннот сидела на узкой кровати у запыленного камина и плакала. Она не хотела лгать и обижать Минти. Она чувствовала беду. В треснувшем зеркале отражалась стена с большим пятном облупившейся штукатурки. Пух кружился по голым половицам, и ветер уныло подвывал в дымоходе. Во дворе снова послышался голос отца. Он звал ее, но она не обращала на него внимание. Приподняв покрывало, девочка забралась в постель. Ее отекшее лицо казалось маской, брошенной на подушку.

Джиннот! Джиннот! - звал отец, стараясь перекричать вой ветра. Она захныкала и сжалась под одеялом, прячась от света и вопроса, который преследовал ее даже в темноте.

"Ты сделаешь это, Джиннот? Ты скажешь им, правда?"

На следующий день погода успокоилась. Над фермой сияло тихое уставшее солнце. От каменной стены и промокшей крыши поднимался пар. В пруду лениво плавали утки, а высокие лиственницы любовались своим отражением в воде.

Джиннот стояла в дверях коровника и смотрела, как работал Джек Хайслоп. Он подметал проход, и жесткая метла гнала к дверям клочья соломы и комочки навоза. Джек был очень красивым. Даже сейчас, несмотря на грязную работу, он казался чистым и опрятным. Его черные волосы поблескивали каждый раз, когда он поворачивал голову. И Джиннот сама видела, как Джек каждое утро чистил свои ботинки. Он тихо насвистывал. Метла разбрызгивала грязную желтую воду, а крепкий и теплый запах навоза жег ноздри Джиннот, сжимая ее желудок спазмами острой боли. Она отвернулась и осмотрела двор.

Из кухни вышла Минти и понесла к свинарнику большое ведро с помоями. Выливая их в кормушку, она взглянула на дверь коровника, и Джиннот показалось, что мир остановился. Метла Джека повисла в воздухе, его свист замер на одной высокой и пронзительной ноте, а Минти превратилась в статую с ведром, из которого лилась застывшая струя.

Когда Джиннот пришла в себя, Джек держал ее голову на своих коленях. Рядом стояла Минти, нервно сжимая в руках передник. Беатрис склонилась над девочкой и массировала ей виски. От ее одежды исходил запах прокисшего молока, волосы выбивались темной волной из-под белого чепца.

Все хорошо, милочка, - говорила она. - Ты просто упала в обморок. А теперь расскажи, как это случилось?

Лицо девочки покрывал пот, губы дрожали, и холодная волна страха подбиралась к самому сердцу. Ей хотелось убежать отсюда, но она не могла подняться на ноги.

"Как это случилось, Джиннот? - звучал в голове сердитый голос. - Расскажи им, Джиннот. Расскажи!"

Она молчала. Ее язык разбух и застрял где-то у самого горла. Наверное, поэтому ее и вырвало. А потом, уже лежа в постели, она вспоминала все это и плакала. Глаза слипались в усталой дреме. Беатрис гладила ее по голове и шептала ласковые слова.

Ты умница, Джиннот. Ты хорошая девочка. Я и не думала, что у тебя все так получится. По-моему, они поверили.

Беатрис улыбнулась и тихо засмеялась.

А ты еще та штучка, Джиннот. Я с самого начала поняла, что мы с тобой поладим.

Короткий сон был наполнен холодом и одиночеством. Девочка проснулась и, подтянув коленки к груди, попыталась разобраться в том, что произошло. Еще несколько месяцев назад никаких проблем не существовало. Минти и Джек собирались пожениться. И Минти заменяла Джиннот мать. Она заботилась о девочке, шила ей платья и рассказывала на ночь добрые сказки. На большее у нее просто не хватало времени. Она часто ругала Джиннот, но ее нагоняи были справедливыми, и девочка любила Минти больше всех на свете... до тех пор, пока не появилась Беатрис. Ах, эта веселая и красивая Беатрис. Она подкупила малышку Джиннот своей лестью и обещаниями.

"Ты сделаешь это, правда? Для меня и Джека. И не бойся, у тебя все получится - вот увидишь. Выбери время, когда Минти выйдет из кухни, и упади..."

И она сделала это - ради шести пенсов и для того, чтобы избавиться от назойливых просьб. Джиннот хотела только притвориться. Она хотела упасть при взгляде Минти и пустить слюну изо рта, как ее научила Беатрис. Но все получилось по-другому, и она действительно потеряла сознание. А значит, Минти на самом деле ведьма, и стоит ей посмотреть на кого-нибудь, как этот человек становится околдованным и обреченным на долгую тяжелую болезнь.

Как жаль! Минти была так добра. И они с Джеком казались прекрасной парой. Если бы не Беатрис с ее пугающим шепотом... Но Беатрис знала, что говорила. Она знала ту ужасную правду, которую дети не могли понять.

Джиннот встала, натянула одежду и спустилась вниз. Кухню заполняли пар и запахи вечерней пищи. За широким столом сидел отец. Его плечи склонились над тарелкой с супом.

Как дела, малышка? - спросил он, прижимая ее к себе одной рукой.

Она кивнула, приподняв бледное заострившееся личико. У очага суетилась Минти. Но она даже не посмотрела на Джиннот, и девочка еще сильнее прижалась к отцу.

Новость расползлась по всей округе, и люди узнали, что Джиннот околдована. Оказавшись в центре внимания, она упивалась романтикой своего несчастья, хотя иногда дрожала по ночам от страха и отчаяния. Дни все чаще наполнялись длинными пробелами, которые выпадали из ее памяти. Она не знала, где была. Она не знала, что делала. И мир съеживался до размеров булавочной головки, где люди двигались, как крохотные песчинки.

Однако со временем она пошла на поправку. Джек ухаживал теперь за Беатрис, и однажды Джиннот видела, как они целовались за стогом сена. Он страстно обнимал свою новую подругу, и его дыхание напоминало хрип раненого животного. В отличие от свиданий с Минти Джек не шутил и не смеялся. В его жестах появилась грубая развязность подвыпившего мужчины. На ферме поговаривали об их помолвке.

Минти изменилась. Ее гладкие волосы все чаще оставались непричесанными, а некогда безмятежные глаза угрюмо мерцали из-под бровей. Она стала резкой и сердитой.

Прочь с дороги, - кричала она на Джиннот. - Что ты путаешься у меня под ногами?

И девочка чувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Она тосковала по ласке и общению. Тосковала по теплу взрослой женщины, которая хотя бы на миг могла заменить ей мать.

У нее не было подруг, и она никогда нен играла с детьми своего возраста. Взрослые отмахивались от нее, как от назойливой мухи, и занимались своими делами. А ей хотелось внимания, и Джиннот начала добиваться его по-своему. Она закрывала глаза, делала несколько хриплых вдохов и падала на землю. Это действовало всегда. Вокруг слышался топот бегущих ног, двор заполнялся тревожными голосами, и добрые руки пытались привести ее в чувство.

С ней стали обращаться, как с тяжелобольной, Ей давали сладкое и говорили ласковые слова. Она слышала, как при ее появлении люди шептали:

Вон идет крошка Джиннот. Бедняжка, она совсем ослабла. Ее надо показать доктору... Джиннот... Джиннот... Бедняжка Джиннот...

А потом приехал доктор, и когда она проснулась, они начали расспрашивать ее о странной болезни. Отец стоял у окна, доктор сидел у изголовья, и они задавали ей прямые и страшные вопросы. Кто ее околдовал? Кто был рядом, когда это случилось? Она знала, что они хотели услышать. Она знала, что ей требовалось сказать.

Кто там был? - сурово спрашивал отец. - Это не шутки, дочка!

Кто это сделал? - вторил ему доктор. - Ты же знаешь, Джиннот, вокруг тебя ходят очень нехорошие сплетни.

Я... Я не знаю, - захныкала она.

Слезы текли по щекам. Рот заполняли горечь и сухость. Она прижала ладони к лицу и громко закричала. Ей было страшно, и она поняла, что действительно больна. Джиннот чувствовала себя усталой - усталой и странной.

О ее болезни говорили уже вслух. Беатрис качала головой и настойчиво твердила:

Похоже, что это точно она. Я же тебе говорила...

А дни растянулись в странное тусклое лето, и тяжелый зной опалил все живое горячими ветрами. В полях расцветали лютики и маргаритки, но цветы чахли и роняли лепестки. Ручьи пересохли. Крапива у изгороди сморщилась, и ветви лиственниц уныло поникли над пересохшим прудом. Вода опустилась так низко, что ее поверхность устилали длинные оголившееся водоросли, от которых шел застойный отвратительный запах.

Пчелы словно взбесились. Они роились, гудели у ульев, жужжали в цветах и над водой. Одна из них запуталась в воротничке Джиннот и укусила ее в шею. Девочка вбежала во двор и завизжала, что ее жалят насекомые. Она кричала, что ей в рот влетел рой, и что пчелы терзают ее желудок. Отец послал за доктором. Во дворе собирались люди, и все о чем-то шептались друг с другом. Чуть позже в кружевах воротничка нашли мертвую пчелу, а потом девочку вырвало, и среди комочков воска женщины увидели желтые тела пчел с помятыми крыльями и поломанными ногами.

И вот тогда Джиннот поняла, что время пришло.

Это Минти Фрэзер! - закричала она, рыдая. - Это Минти! Она смотрела на меня!

Джиннот закрыла лицо ладонями и упала на землю. Но они не стали поднимать ее и гладить по головке. Они пошли в дом - за Минти.

Ее нашли на кухне, где она, стоя на коленях, мыла котлы. Один из работников схватил ее за ноги и поволок к двери.

Ведьма! Ведьма! Ведьма! - кричала толпа во дворе.

Нет, я... Что вы делаете со мной... Не надо...

Ах, так ты еще брыкаться?! Тогда получай!

За что! Я ничего не делала!

Отпустите ее, - закричал Джек. - Отпустите! Дайте ей возможность оправдаться!

Его рот дрожал. До встречи с Беатрис он был обручен с Минти и, наверное, до сих пор сомневался в словах своей новой невесты.

Не будьте жестокими, люди! - закончил он тихо и, отвернувшись, ушел со двора.

Джек знал, что бывает с теми, кто защищает ведьм. Да и кто бы теперь его послушал?

Ведьма! Ведьма! - кричали женщины и тянули к ней руки. - Сжечь ее! Сжечь!

Минти цеплялась за косяк двери. Ее одежду разорвали от плеча до пояса. Из разбитой брови сочилась кровь. Сквозь толпу протолкался отец Джиннот. Пытаясь восстановить порядок, он поднял руку и закричал:

Эй, люди! Слушайте меня! Это мой дом, и я не позволю здесь никакого насилия!

Повесить ее! Сжечь! Несите веревки!

Я не позволю ее вешать, пока мы не убедимся в том, что она ведьма. Пусть нас рассудит вода. И если Минти всплывет...

Джиннот! Приведите Джиннот!

Девочка шла по узкому проходу среди озверевших людей. Беатрис держала ее за руку и, приобняв за талию, подталкивала к крыльцу. Джиннот не хотела смотреть на Минти. Она боялась. Но ее заставили поднять голову. Девочка увидела кровь и порванное платье. Она увидела взгляд ужаса и широкую рану на маленькой груди. И это была Минти, которая готовила ей еду, которая присматривала за ней и заботилась, как мать. Она открыла рот, чтобы рассказать им правду. Она хотела закричать, чтобы они не трогали Минти. Но слова застряли в горле, и на подбородок брызнула пена.

Лицо отца стало белым, как мел.

Уведите отсюда эту тварь, - сказал он, глядя на Минти. - И если она всплывет, убейте ее как можно быстрее!

Толпа набросилась на девушку и стащила ее с крыльца. Они рвали ей волосы, раздирали кожу и лицо. Минти упала. Ее юбка задралась на голову. Она яростно отбивалась ногами от жестоких скорченных рук.

Это не я! Не я! Мне больно! А-а-а-а!

Долгий крик разрезал воздух как клинок. Кто-то выкрутил ей ногу, и кость хрустнула в лодыжке. Тело втаптывали в грязь, словно давили змею.

Потом они связали Минти по рукам и ногам, согнув избитое тело в дугу. Кровь из ран пачкала одежду мужчин, которые тащили ее к пруду. Волосы свесились на лицо. Сломанная нога волочилась по земле, оставляя в пыли неровную полосу.

Нет! Нет! - кричала она. - О, Боже! Вы ошиблись! Джиннот, скажи им, что это не я!

Удар в лицо оборвал ее мольбу. Захлебываясь кровью, она сплюнула несколько зубов. Ее раскачали и швырнули в воду. Послышался громкий всплеск. Капли зеленоватой жижи забрызгали любопытные лица. Все ждали, что Минти всплывет. Люди спорили и кричали. Одни хотели сжечь ее, другие - повесить.

А она утонула. Пруд обмельчал, однако тина и цепкие водоросли затянули ее под грязно-зеленую воду. Толпа притихла. Глаза людей зачарованно смотрели на покачивающийся ковер из тины и гниющих растений. Лишь через две или три минуты они поняли, что произошла ошибка. Тело достали, и порванный рот девушки попытались освободить от черного ила, Но к тому времени было уже слишком поздно.

Кто же такие ведьмы? И что если она тоже обладает этой силой? Идея расползлась по ее уму, как чернильное пятно, и все мысли Джиннот окрасились черным ядом. Картины того страшного дня преследовали девочку каждую ночь. Даже в запахе цветов она чувствовала теперь ту удушливую вонь от тины и застоявшейся воды. Но ей хотелось знать, на что похожа эта странная сила, которая таила в себе столько опасностей и отличала ведьм от других людей.

Девочка спрашивала об этом Беатрис, но та не говорила ничего конкретного. Став замужней женщиной, она округлилась и утратила часть своей красоты. Беатрис ждала ребенка и охотно проводила вечера с Джиннот, беседуя с ней как женщина с женщиной.

Я очень жалею Минти, - говорила девочка. - Она никогда не делала мне вреда. И если бы тогда я не сказала им...

А ты уверена, Джиннот? Ты уверена? Вспомни пчел и тот случай в дверях коровника. Что ты на это скажешь?

Я... Я не знаю.

Тогда слушай меня! Она была ведьма, и в этом нет никакого сомнения.

Но она никому не желала зла!

Ведьмы не могут противиться своей силе. Она накатывает на них и заставляет творить зло. Если женщина становится ведьмой, она перестает быть человеком. Мне тоже жаль Минти, но ты же знаешь, что говорит Библия: "Ворожеи не оставляй в живых".

Джиннот не раз вспоминала Минти - тихую, милую и всегда чем-то занятую девушку. Она представляла, как Минти отбивалась от темной силы и не хотела впускать зло в свое тело. На фоне этих картин ее собственные припадки и рвота казались ничтожными событиями, и Джиннот плакала, прощая бедную пропавшую душу.

А как эти женщины узнают, что они ведьмы?

О Господи! Какие странные вопросы ты задаешь, Джиннот! Наверное, сила приходит к ним, и они чувствуют, что стали другими.

Так вот значит как! Они сами узнают об этом. Ее маленький ум наполнился сомнениями и беспокойством. Джиннот злилась на Беатрис. Ей не надо было верить этим лживым словам. Но если странное поведение Джиннот объясняется темной силой, то она тоже ведьма - маленькая глупенькая ведьма. О, святая заступница, неужели это правда?

"Нет, нет, - успокаивала себя Джиннот. - Девочки не могут быть ведьмами!"

Но она сама не верила в это оправдание. Во-первых, ее околдовали. Во-вторых, она знала, что не такая, как другие люди. И все становилось на свои места. Джиннот понимала теперь, почему с ней не хотели играть деревенские дети. Теперь она знала, почему отец не уделял ей внимания и лишь изредка заступался за нее. И вот значит, почему Беатрис побаивалась ее и постоянно заискивала перед ней: "Правда, Джиннот?"

Она ведьма, и вскоре ей придется найти посвященных сестер. Мила поведет ее через испытания и необычные состояния. Конечно, жаль, что придется кого-то убивать и проклинать. Но раз уж так решила сила, почему бы ей и не попробовать? Интересно, удержит ли она мощь этого потока, или он хлынет через нее из глубины какого-то адского источника? Джиннот боялась, но ее терзало любопытство. Она была совсем юной ведьмой и еще не знала того, что от нее требовалось. Проходили недели, а сила молчала и никуда не вела.

Девочка продолжала навещать Беатрис, пробуя на ней свои чары и заклинания. Но та оставалась такой же цветущей и здоровой, приводя Джиннот в ярость глупыми вопросами:

Ты придешь посмотреть на ребеночка, когда он родится? Правда, скажи, придешь? Тебе нравятся детки?

Она теперь думала только о своем ребенке. Ей было наплевать на Джиннот. И тогда в одну из темных зимних ночей девочка решила ее убить. Если бы не Беатрис, она бы ничего не знала о своей темной силе. Это Беатрис погубила Минти. Джиннот горела желанием отомстить за нее, как ведьма за ведьму.

Она не имела понятия, как наводить чары, а спросить было не у кого. Интересно, как это делала Минти? Джиннот вспомнила тот случай у двери коровника - приподнятую руку и долгий-долгий взгляд. Довольно просто, но надо попробовать, решила девочка. Она задумала дождаться благоприятной ситуации и убить Беатрис где-нибудь в начале весны.

Джиннот сидела на чердаке, пропуская сквозь пальцы бахрому покрывала. Беатрис рожала. Об этом шептались люди на кухне, и именно поэтому Джиннот сидела теперь на кровати, наблюдая за тем, как темнеют в сумерках высокие лиственницы. Все ее мысли и чувства устремились к освещенному окну небольшого домика, где у постели Беатрис Кружили озабоченные женщины. Джиннот почти чувствовала нити судьбы, и ее воля перебирала их, пробуя каждую на прочность.

Пусть она умрет, - шептали поджатые губы. - Пусть она умрет!

Неужели она обращалась к самому дьяволу? Эта мысль испугала девочку. Но ей хотелось, чтобы Беатрис страдала и мучалась, как Минти; чтобы она тоже истекала кровью и исходила криками. Девочка сидела на кровати всю ночь. Ее лицо стало серым, как потолок. Тело покрылось потом и источало кисловатый запах. Где-то рядом закричала сова, и Джиннот на миг подумалось, что это кричит Беатрис.

Внезапно она поняла, что все кончилось. Тело расслабилось, веки затрепетали, и ее голова упала на подушку. Она улыбнулась, засунула пальчик в рот и заснула. А утром на кухне все только и говорили о родах.

Вы слышали? Беатрис родила мальчика. Он такой же хорошенький, как и она сама.

Джиннот молчала. Она поджимала губы и разочарованно ела кашу. Неудача обескуражила ее, и она не могла понять, почему чары не подействовали. Но Джиннот не на миг не усомнилась в том, что она ведьма.

Позавтракав, девочка встала из-за стола и поспешила в дом Беатрис. В уютной спальне горели свечи, в камине пылал огонь, а молодая мать сидела на широкой кровати, и румянец уже начинал возвращаться на ее красивое лицо.

Скажи, он тебе нравится, Джиннот? Вылитый Джекки, правда?

Она неохотно подошла к колыбели. Малыш был крохотным и сморщенным - маленькое тельце, укутанное в шерстяное одеяло. Девочка смотрела на него, в глубине души моля о прощении за то, что делала. Ребенок захныкал и задергался под пеленками. Она знала, что у крошки не хватает сил сопротивляться ведьме.

Джиннот прищурила глаза. Ее верхняя губа приподнялась, оголив длинные зубы. Личико малыша вдруг потемнело, и изо рта потекла пенистая слюна. Когда он перестал подергиваться, ее глаза расслабились, и она отошла от колыбели. А потом ее охватил ужас.

Джиннот убежала на чердак, закрыла дверь на щеколду и сжалась в комочек на кровати. Тело колотила дрожь. Сердце билось о ребра, пытаясь вырваться из пут безнадежной тоски.

Через какое-то время двор начал заполняться голосами. Люди бегали, хлопали дверьми, и девочка вздрагивала при каждом громком крике. Она подошла к окну. Дрожавшие пальцы рвали паутину и выдавливали внутренности из пухлых насекомых. Джиннот с ужасом смотрела на толпу, которая собиралась во дворе. Люди спорили и размахивали руками. В центре стоял Джек Хайслоп. Его блестящие волосы растрепались, лицо покраснело от ярости и гнева. Женщины качали головами, но голос Джека звенел в прохладном воздухе, как набатный колокол.

Да, она так сказала! - кричал он. - Малыш умер за час! И все из-за того, что эта ведьма Джиннот вошла и посмотрела на него!

Ох, парень, не верь ты ее словам. Она просто бредит от горя! Новорожденные часто погибают от конвульсий.

Это не конвульсии! Жена видела, как Джиннот скалила на малыша свои зубы. А потом она убежала, не сказав ни слова. Спросите у Беатрис! Девчонка ей все уши прожужжала о ведьмах.

Не надо так, парень! Вспомни, как мы ошиблись с Минти Фрэзер. Ты не можешь обвинять ее в этом... Подумай сам. Нам очень жаль твоего малыша, Джек, но Джиннот...

Они продолжали успокаивать его и защищали дочь хозяина. А потом одна из женщин вышла из домика Беатрис.

О Господи! - рыдая, кричала она. - Это заставит расплакаться любого. Ребеночек лежит там, как сорванный цветочек. Бедная душа! Какое горе для матери! Пережить такое...

Они зашептались и медленно двинулись к дому. Джиннот отпрянула от окна и снова села на кровать. Она покорилась судьбе, и страх прошел. Осталась только усталость - темная и безнадежная, как тина во рту утонувшей Минти.

Когда они выломали дверь и ввалились в комнату, с ними был ее отец. Они разрешили ему задать ей несколько вопросов. Его губы дрожали. Огромные кулаки сжимались и разжимались. По щекам стекали капли пота.

Джиннот, дочка! - сказал он строго. - Что все это значит?

Она взглянула на него и виновато опустила голову.

Отвечай, девочка. Ты знаешь, что они говорят о тебе? Они говорят, что ты убила малыша Беатрис. Неужели это правда, Джиннот?

Она молчала. Люди начали роптать, но ее отец властно поднял руку.

Говори же, Джиннот! Оправдайся перед людьми, пока еще не поздно. Вспомни, что случилось с Минти Фрэзер! Что ты сделала с ребенком?

Я к нему даже не прикасалась. Я просто посмотрела на него, и все!

Просто посмотрела?

То же самое говорила и Минти, - закричал Джек Хайслоп. - И вам этого хватило, чтобы утопить ее. Так что же вы ждете теперь?

Хайслоп, заткнись, или ты потеряешь свою работу...

А я и так отсюда уйду! И никто не останется на твоей проклятой ферме!

Остальные подняли шум.

Шел бы ты отсюда, хозяин! Мы хотим расспросить твою дочь. Если она не ведьма, ей нечего бояться.

За дело взялись женщины. Владельца фермы оттеснили к стене.

Еще одно слово, и мы бросим тебя в воду вместе с ней, - предупредили его.

И он знал, что они сдержат свое обещание.

Люди обступили Джиннот, выкрикивая ей вопросы и вытягивая из нее ответы. Каждый раз, когда она в волнении дергала бахрому покрывала, они били девочку по рукам, и вскоре ее ладони распухли и посинели.

Говори правду, девочка! Ты ведьма? Ведьма?

Нет! Нет! Я не...

Это ты убила малыша?

Я никогда... У меня не получается убивать людей...

Вы слышали! У нее не получается убивать людей! А ты когда-нибудь пробовала это делать?

Она сжалась в комочек. Злые лица людей напоминали ей образы из ночных кошмаров. Отец просил рассказать им правду, и, наверное, действительно лучше покончить со всем этим ужасом раз и навсегда.

Только не бейте меня! - закричала она. - Не бейте, и я все расскажу!

Тогда поторопись, мерзавка! Не выводи нас из себя! Ты когда-нибудь пробовала убить человека?

Да. Но у меня ничего не получилось... Это все она... Это она подучила меня притвориться околдованной...

Беатрис... Миссис Хайслоп.

О мой Бог! - воскликнули Джек и ее отец.

А ну заткнитесь! Пусть девчонка говорит!

Она дала мне деньги, и я сделала это. А потом мне стало казаться, что я на самом деле околдована. Со мной происходило что-то странное... И когда Беатрис начала рассказывать о ведьмах, я поверила ее словам. Мне показалось, что я одна из них. И тогда... И тогда мне захотелось...

Тебе захотелось убедиться! Это ты убила малыша! Вы слышали! Она призналась!

Нет! - закричала Джиннот. - Нет, я не ведьма!

Она визжала, пока они связывали ее. Она визжала до тех пор, пока из горла не пошла кровь.

Отпустите меня! Я здесь ни при чем! У меня же ничего не получилось! Беатрис осталась жива, а значит, я не ведьма! Это все она! Клянусь, Джек, она сама ведьма! Она сделала это, чтобы разлучить тебя с Минти... Не бейте меня! Не бейте-е-е!

Ее связали по рукам и ногам. Веревки впивались в лодыжки и запястья. Она знала, что сопротивляться бесполезно. Ей вспомнились раны и синяки на теле Минти. Ей вспомнилась поломанная нога. В глазах стоял тот плевок с крошевом зубов и красноватой пеной.

Джиннот не боялась смерти - ее страшила только боль. Девочка знала, что если она будет вести себя тихо, они не станут разрывать ей рот. И тогда ей останется лишь медленное погружение в воду и удушие в черном липком иле.

Она молчала даже тогда, когда они бросили ее в пруд. Вода заполнила горло, ноздри и глаза. Джиннот рванулась из последних сил, но веревка сдавила горло. В ушах зашумело. Страшная боль разорвала мозг, А потом она услышала шум дождя. Ее тело наполнилось пузырьками, и они понесли ее вверх, к далекому белому облаку, на котором жили души убитых девочек. Но крики людей оборвали стремительный полет. Она поняла, что всплыла на поверхность. В изогнутую спину вонзился конец шеста, и кто-то с силой толкнул ее обратно в воду.

Смотрите! Она всплывает!

Ведьма! Сжечь ее! Повесить! Повесить!

Чего же вы ждете? Тащите ее сюда! Видите, чертовка не тонет! Несите сучья и дрова!

Они выловили ее и привязали к столбу. Когда дым заполнил глаза и ноздри, Джиннот пришла в себя и вяло приподняла голову. Она не слышала потрескивания тонких сучьев и смотрела куда-то вверх - на высокие лиственницы и далекое белое облако. Но потом языки огня лизнули ее ступни и ноги. Джиннот заметалась, пытаясь вырваться из пут, и люди отшатнулись от костра, услышав крик истерзанной души. Пламя кусало как волчьи зубы. Тело ребенка корчилось от боли, а огонь ревел, пожирая сухие сучья. Дым и пламя скрыли Джиннот, но ее крики продолжались еще довольно долго.

Толпа начала расходиться. Каждый чувствовал какую-то вину, и сердца людей наполняли страшные сомнения. Она возвращались на поля, но работать уже никто не мог. Отец Джиннот колотил ногами в дверь погреба, и люди не знали, что произойдет, когда он вырвется на свободу. Беатрис металась по постели и бредила в беспокойном сне, а на берегу пруда шипели и постреливали в горячей золе остатки почерневших костей.

======
Перевод с английского Сергея Трофимова (cry-oninboxlv).

Рассказ взят из сборника Дж. Каддона "Ужасные истории" (The Penguin Book of Horror Stories. Edited by J.A. Cuddon, 1984).

Впервые публиковался в 1972 году в сборнике Eleven (Penguin, 1972).

Сразу замечу - я не церковный человек.

Мне куда ближе исламская идея уммы, чем церковная бюрократия христиан.

Но я не дурак и понимаю, что эта церковная бюрократия - исторически обусловленная фаза монотеизма.

Как, кстати, и доталмудический иудаизм.

Кстати, в исходной концовке натурально появлялись ангелы, но авторы струхнули и решили не злить свою атеистическую целевую аудиторию.

Главный злодей - гибрид Дэвида Кореша и Фреда Фелпса.

Дэвид Кореш - это тот пророк, которого замочили ФБРовцы во время осады американским правительством секты Ветвь Давидова (фильм показывает похожую осаду).

А Фред Фелпс, например, утверждает, что Бог ненавидит США, а разрушение башен-близнецов и смерть американских солдат в бесконечных войнах - это справедливое божественное наказание за отступничество и гордыню.

Вот - настоящий правоверный!

А вот ещё один антихристианский фильм, после которого сложно не поддержать христианство.

Фильм является чистым фэнтези - Ипатия ничего подобного не открывала, и вообще, минуточку, является христианской святой .

Но вы же не ждали от талмудистов услышать что-то хорошее о христианстве, правда?

Впрочем, любая критика со стороны талмудистов является антикритикой, пиаром.

Христиане в фильме показаны как культисты-аллахакбаровцы (коими они на деле и являлись), которые откровенно высмеивают языческих божков и ниспровергают основанное на рабстве и социальной несправедливости кастовое общество язычников.

Это роднит их не только с современными мусульманами, но и с "политическими религиями" двадцатого века - коммунизмом и нацизмом. Как мы знаем, немецкая аристократия ненавидела нацистов именно за их эгалитарность, отказ от кастовости и сословности. Другой вопрос, что в нагрузку шла украденная у англичан бредовая расовая теория - но тогда наука ещё не знала о структуре ДНК, поэтому дадим скидку нацистам на их недостаточную научную подкованность.

К христианам в фильме предъявляются четыре основных претензии: "враги науки", "ограничивают права женщин", "сжигают людей", "не любят евреев".

Учитывая, что западная наука зарождалась в монастырях - святилищах грамотности, а эффекты феминизма мы легко можем лицезреть в современном мире, такая критика бьёт мимо цели.

Что же касается сжигания людей и антисемитизма - тут, я думаю, комментарии не требуются.

События, описанные в фильме, повторялись много раз, и они повторятся вновь.

Ми заставым нэвэрных свынья уважать наш културный асобиннасть, слюшай!

Биомассу - в биореактор! Кафиров - в ГУЛАГ! Бей кафира бластером!

Покуда язычники будут возводить идолы - правоверные будут их жечь.

Всех деградантов, всех оккупантов - Сжечь! Сжечь!! Сжечь!!!

Огонь Герострата - огонь Прометея!

Башни. Будут. Гореть.

Дома. Надо. Сидеть.

Пол. Пот. Жив.

Мы выжжем старую траву, чтобы выросла новая.

FIRST-THOUGHT//GIVER-OF-WILL_KNOWS_ALL--ACKNOWLEDGE//SUBMIT!!

Сохранено

Различные формы магии и чародейства, волшебство и связь с потусторонним миром, гадание по звездам и другие формы оккультизма известны с глубокой древности. В Библии не раз упоминаются и различные оккультные практики того времени, и люди, прибегающие к ним. Ветхий завет различает хартуммим, чародеев и волшебников при дворе фараона, и хашшефим, магов, гадателей и чародеев, распространенных в Вавилонии, Ассирии и Палестине. Первые, вероятнее всего, были египетскими жрецами и известны главным образом тем, что повторили некоторые чудеса, совершенные перед фараоном Моисеем и Аароном. Их могущество не простирается дальше этого, великие чудеса, совершаемые Богом для спасения избранного народа, остаются для них недосягаемыми. Сила хартуммим, хотя и реальная, выглядит в библейском рассказе ограниченной. Вторые, хашшефим, чаще всего не были жрецами, хотя их деятельность так или иначе оказывается связанной с язычеством, особенно в Палестине. Гадатели и астрологи, вызывающие мертвых и изготовители приворотных зелий, они были широко распространены по древнему Востоку и пользовались популярностью у местных племен.

Для Израиля хашшефим представляли значительный соблазн, тем более что у них нашлись подражатели и среди самих иудеев. Поэтому синайское законодательство включает ряд запретов на занятия оккультной практикой. Наиболее подробно сформулирован этот запрет в Втор. 18:9-13 , где различные виды магии названы «мерзостью», по причине которой Бог отвергает предающихся магии хананеев. Характерно, что отвержение ворожбы, гаданий и вызывания мертвых обычно находится не в культовых и религиозно-практических разделах закона, но в его нравственной части; запрет на оккультную практику соседствует с запретом на блуд и требованием почитать старших (Лев.19:26-32) . Наряду с более или менее понятными вещами, закон перечисляет и давно забытые формы волшебства и чародейства. К числу таких архаических явлений можно отнести запрет варить козленка в молоке его матери, портить край бороды, стричь голову кругом и т.п.

Важное место в том, что Пятикнижие говорит о чародействе, занимает рассказ о Валааме, астрологе и прорицателе, вызванном, вероятно, из Вавилонии. Валаам, маг и заклинатель духов, тем не менее, был способен услышать волю Единого Бога. Он благословил Израиль, вместо того, чтобы проклясть его; согласно сообщению Чис. 23:23 , именно отсутствие волшебства и ворожбы в избранном народе сделало его неуязвимым для заклинателей.

В рассказе о первом израильском царе Сауле пророк Самуил говорит о волшебстве и идолопоклонстве как о тягчайших грехах, сопоставимых по существу с противлением воле Творца. Книга пророка Наума называет главными причинами гибели ассирийского царства жестокость и чародейство его обитателей.

Однако, поселившись в Ханаане, Израиль не избежал соблазна прибегнуть для достижения земного благополучия к популярным среди хананеев оккультным практикам. Многие пророки обличали эти факты, предупреждая, что волшебство и чародейство отвратительны Богу и являются прямым нарушением Завета. Гнев и сарказм обрушивают пророки как на самих чародеев, так и на тех, кто прибегает к их услугам, чтобы добиться желаемого ценой неверности Всемогущему. В День Господень, когда явится суд Божий над всею землей, всякое чародейство будет уничтожено и прорицатели будут посрамлены.

В Деяниях апостолов приводится ряд примеров столкновения апостолов с магами (в русском переводе они обычно называются волхвами), так или иначе противящимися проповеди Евангелия. Так, волхв Симон пытается купить у апостолов благодать Святого Духа за серебро, откуда появился и термин «симония». Елима и другие маги и прорицатели прямо характеризуются как служители сатаны. В целом Новый завет полностью подтверждает категорический запрет на занятия оккультизмом и магией, поскольку они несовместимы с верой в Господа Иисуса Христа.

Аннотация:

Каждый из нас смотрит на других через призму собственных страстей. Но что делать, если сосед видит в вас ведьму… и хочет уничтожить?

[свернуть]

…Она летела по коридору, и вихрь тянулся за ней хвостом, сдирая со стен клочья обоев и плакаты. Её спутница-кошка тёрлась о шею хозяйки; изгибаясь, насмешливо моргала сквозь водопад чёрных как ночь волос. Эти волосы казались бесконечными, отполированными до зеркального блеска; они постоянно двигались, будто любимые змеи Горгоны, и манили всех за собой…

Она приближалась. Её руки свободно порхали по сторонам, рассекая ногтями воздух. Деловито стучали каблуки – тонкие иглы, от стука которых болезненно трепыхалось сердце, а с губ, что улыбались в любую погоду, срывался модный мотив.

Она приближалась.

С кончика его носа скатилась капля пота и упала куда-то в темноту. Дыхание стало хриплым и жарким. Разноцветные глаза – искристо-зелёный и невинно-голубой – будто рентген прошили дверь, чтобы вонзиться в него. Задыхаясь, он сполз ещё на дюйм ниже.

У девушек не бывает таких глаз. У девушек не бывает столь кукольно-белой кожи!..

Запах ядовитых цветов – совсем близко…

Девушки не могут знать пять языков. Не могут ездить на огромном мотоцикле. Они не могут зарабатывать больше мужчин!..

Сладкий мотивчик оборвался. Она поравнялась с щелью и вскинула ладонь, делая привычный колдовской пасс.

– Привет, Джейкоб!

Джейкоб Стоун резко захлопнул дверь.

Бесси-Бесс грустно мяукала над пустой миской. Почуяв возвращение хозяйки, она кинулась к ней и, выписывая восьмёрки вокруг её ног, принялась жаловаться на судьбу.

– Ах, негодяйка! Неужели всё слопала?

Селия Джонс расхохоталась и, балансируя, словно канатоходец над пропастью, двинулась на кухню. Поддерживая её намерения целиком и полностью, голодная Бесси тыкалась в неё носом и голосила, путаясь у хозяйки в ногах.

– Ну вот. – Доковыляв до холодильника, улыбнулась Селия. Холодные недра раскрылись, показав царство, наполовину забитое кошачьей едой, – Лови, маленькое чудовище!

Бесси-Бесс подпрыгнула и с урчанием, достойным настоящего тигра, заглотила кусочек лосося. Вторая подачка была съедена не так жадно: Бесси была воспитанной кошкой, поэтому, поймав еду в полёте, чинно отнесла её в миску, чтобы насладиться из неё.

Селия потянулась, потёрла усталые за день глаза. Сэндвич с огурцом и лососем, термос горячего шоколада, неизменный ноутбук и, разумеется, Бесси – всё это было взято в охапку и водружено вместе с ней на диван. Работа не отпускала и дома, поэтому Селия, немного похрустев огурцом, вскоре уставилась в мерцающий монитор, и меж её бровей пролегла морщинка. Бесси, получившая имя от египетской богини Бастед, опять вообразила себя котёнком: вспрыгнув на плечи хозяйке, она мягко играла её локонами и урчала, привычно прижимаясь к ней. Селия усмехалась, изредка гладила свой живой воротник и продолжала стучать по клавиатуре…

Селии Джонс было двадцать восемь лет. Она обожала сладости, лингвистику и электронный дизайн. Любила гонять на мотоцикле и проводить время в пёстрой компании друзей; любила кошек, свою маленькую квартирку, из которой смогла сделать райский уголок, свою работу-хобби и хобби-работу…

День Селии начинался с неизменного ритуала: обернув Бесси вокруг шеи, она бежала на прогулку и лишь после – надев кожаную куртку и любимый галстук – неслась на работу, чтобы создавать. Великолепные сайты, ярчайшие логотипы и реклама – «увидишь раз – и любовь на всю жизнь» – вот что Селия Джонс творила за день.

Многозадачность порождала рассеянность. Селия не укладывалась в сроки, опаздывала на работу и порой путала дни… Бывало, что не один, и не два клиента ждали её в офисе, недовольно цокая языком. Однако, делая ставку на личное обаяние, Селия встречала их белозубой улыбкой; не моргнув и глазом, придумывала невероятные бонусы за задержку проекта – и получала новый контракт.

Иногда улыбки не срабатывали. Тогда Селия пожимала плечами и, пританцовывая, отправлялась за конфеткой.

Она старалась справиться с любой задачей, добавляя в решение щепотку улыбок, горсть обаяния или внимательный взгляд. Она стремилась найти общий язык с каждым.

С каждым…

Ну почти.

Взбивая подушку с сушёной лавандой, Селия посмеивалась, вспоминая своего непутёвого соседа. Джейкоб Стоун жил в этом доме третий год и, сгорая от зависти, следил за всеми её успехами. Ничего выдающегося в нём не было – так, мелкий клерк в какой-то конторе – и тем забавнее казалась Селии его игра в великого борца. Она помнила отвисшую челюсть и оцепенение Джейкоба при первой встрече, свою приветливую улыбку – и хлопнувшую перед носом дверь. Знакомство состоялось, и…

Противостояние «Стоун-Джонс» началось.

Селия не слишком удивилась, увидев своё фото на сайте «Ведьмы среди нас». От души хохотала, разглядывая приходящую на её имя почту: все эти кресты, молитвы и угрозы на открытках, без сомнения пропитанных святой водой… Вскидывала бровь и усмехалась, читая электронные письма с подписью «Охотника на ведьм»…

Мелкие пакости и гадкие сообщения лишь раззадоривали Селию. У её друзей чесались руки, но она сдерживала их, как могла, считая Джейкоба Стоуна милым, безобидным психом. Селия отправляла письма в «Спам», регулярно посылала воздушные поцелуи закрытой двери и в ночь Хэллоуина громче всех кричала «Бу!» именно под соседским окном…

Селия веселилась и жила, как хотела, в полном согласии с миром и самой собой. Она совершенно не была связана с магией.

Но этому было суждено измениться.

Пена холодила щёки, мягко шлёпалась в раковину и тут же смывалась водой. Джейкоб брился – тщательно и неторопливо – то и дело вертел перед зеркалом лицом, выискивая незатронутые участки, и мысленно повторял в голове план на грядущий день. Пухлый отчёт – результат трёх бессонных ночей – лежал на столике, грея ему душу. Времени, чтобы успеть всё, хватало с лихвой; Джейкоб прямо-таки видел, как гордо он заходит в офис, отдав честь охраннику, пружинистой походкой шествует в зал заседаний, возлагает на кафедру свой отчёт и…

Из комнаты донёсся какой-то шорох. Брови Джейкоба сошлись к переносице. Он вышел из ванны – и окаменел.

Шлёп-шлёп – пена упала на лакированные, свежевычищенные туфли. Бритва в руке неудержимо затряслась.

В комнате находилась кошка. Кошка, которая хозяйничала у него дома: нюхала священные книги, брезгливо переступала лапками по исчерченному знаками ковру… Она прикасалась к его майке, штанам, так небрежно скинутым на пол, кончиком языка пробовала на вкус застарелое пятно от пролитого кофе… А потом – подняла голову и увидела его.

Их взгляды встретились. Джейкоб задохнулся и отпрянул, крестцом ударился о шкаф и выронил бритву. Спутница Ведьмы мяукнула и ступила к нему, но мозг Джейкоба уже лихорадочно заработал.

– Изыди, чудовище! – заорал он, бросаясь вперёд.

Немигающие зелёные глаза ослепительно сверкнули. Кошка сорвалась с места, одним прыжком заскочила в открытое окно и вихрем промчалась по парапету – только её и видели.

По лицу Джейкоба градом катился пот. Он закрыл окно, сотворив крестное знамение; дрожа от отвращения, собрал все вещи, которые трогала кошка, и покидал их в мусорное ведро, а после – залил все полы святой водой, не боясь затопить соседей. День обратился кошмаром: Джейкоб потерялся в безвременье, и только взгляд на часы заставил его подпрыгнуть, как от удара током. Подавившись молитвой, Джейкоб кинулся к зеркалу, чтобы закончить бритьё – и с размаху порезал щёку...

В тот день всё пошло не так. Дьявольские глаза – насмешливые, зелёные – мерещились у каждой встречной кошки, заставляя его перебегать на другую сторону улицы. В итоге, опоздав на час, взмыленный, пахнущий потом и страхом Джейкоб ворвался в зал заседаний и напоролся на мёртвую тишину. Чувствуя лёд каждым волоском, Джейкоб протиснулся на своё место и вытащил отчёт. Руки трясла мелкая дрожь, уши заложило, как от высокого давления, и только тычок в бок заставил его очнуться и медленно, деревянной походкой взойти на кафедру.

Лица коллег расплывались в глазах, галстук обернулся тонкой нейлоновой удавкой. Миссис Блэк, сидевшая в первом ряду, махнула ему рукой, чтобы выступление начиналось; изумруд на её пальце зловеще мигнул, и…

Не выдержав, Джейкоб выплеснул на страницы отчёта весь свой завтрак.

Вечером, спасаясь от холода под одеялом, Джейкоб скороговоркой читал молитвы, упрашивая послать кару на головы всех живущих ведьм. Он ни капли не сомневался, что кошку подослала Селия Джонс: вынюхивать, шарить, искать… Его слабые места, его тайны и секреты, собранные более, чем за пять лет…

Джейкоб корчился и бился, как муха в паутине, жмурился до звёздочек в глазах, но ядовитая зелень так и сияла из темноты, насылая на него свои хитрые проклятья.

На следующее утро вся подушка Джейкоба была в волосах. Стоило провести ладонью – и на ней оставался клок, отчего где-то в глубине тела начинала завывать паника. Отстояв в безумной очереди, Джейкоб был осмеян врачом («Это всё от нервов!») и побежал в аптеку за витаминами…

Но ситуация становилась всё хуже. Домашняя техника то и дело выходила из строя, задания на работе становились невыполнимыми, а взгляды сослуживцев – косыми, мелкие травмы не заставляли себя ждать, а шевелюра стремительно уменьшалась, облезая клочьями…

Спустя неделю Джейкоб начал седеть. Остатки волос выцветали, превращаясь в уродливые белые нити. Джейкоб ходил, как сомнамбула, скупая и заказывая по Интернету всю литературу по борьбе против ведьм. Мысли закручивались в тугой клубок, которым играла чёрная кошка, пока однажды он не выдержал – и сделал ответный ход.

– Бесси, я дома!

Селия захлопнула дверь и весело подмигнула своему отражению в зеркале. Миловидная ведьмочка – грива густейших волос, необыкновенные глаза с огоньком – подмигнула в ответ, улыбаясь от уха до уха. «Пожалуй, надо сменить линзы, – подумала Селия, нежно погладив стоящий на подоконнике цветок, – Может быть, мне подойдёт фиалковый?»

Обдумывая эту идею, она прошла на кухню, скользнула взглядом по пустой миске и огляделась. Никто не нёсся во весь опор, горя желанием её поприветствовать, никто не прятался под столом в засаде – так, что только блестят изумрудами глаза… Достав коробку кошачьего корма, Селия потрясла её, породив ритмичный звук мексиканских маракасов, а потом – хмыкнула и пожала плечами.

Особого беспокойства не было: в свою бытность котёнком, Бастед часто исследовала окружающий мир, возвращаясь под вечер с каким-нибудь трофеем – яркой ленточкой для волос, комочком старой губки или птичьим пухом… Став взрослой и умной кошкой, Бесси стала предпочитать дом, но иногда, вспоминая детство, любила отлучаться, чтобы сунуть нос (и не только) на чужую территорию.

Закинув в рот вишнёвый леденец, Селия плюхнулась на диван, устроилась поудобнее и взялась за книжку. Первый час, второй, третий – и глаза начали слипаться. Утопая в мягком, словно взбитое облако, диване, Селия клевала носом, пока наконец книга не выпала из ослабевших пальцев и вечер не перешёл в ночь…

Она проснулась в десять утра. По-кошачьи потянулась, изогнув хрустнувший позвоночник. Ветер дул из открытого окна, парусом раздувая занавеску и путая её волосы.

– С добрым утром, Бес… – зевая, проговорила Селия – и замолчала.

В квартире было тихо. Ни мяуканья, ни лёгкого стука от крадущихся коготков.

Вспомнив минувший день, Селия, посерьёзнев, медленно поднялась с дивана.

– Бесси? Бесс?

Отзыва не последовало.

– Ну что за несносная кошка! Опять загуляла!

Твёрдо решив, что устроит ей хорошую взбучку по возвращению, Селия стала собираться, проигнорировав от расстройства ежедневную пробежку.

На небе сгущались тучи; лавируя между машинами на мотоцикле, Селия крепко стискивала зубы и, чтобы успокоиться, повторяла в уме спряжения испанских глаголов…

Рабочий день, словно зыбучие пески, затягивал всё глубже и глубже. Драйва и удовольствия не было: Селия хмурилась, чаще обычного пропускала вопросы мимо ушей, то и дело поглядывала на часы... Шея с убранными вверх волосами сегодня казалась особенно голой и беззащитной. По ней скользил холодок, отчего Селия то и дело порывалась обхватить её ладонями, желая ощутить знакомое, живое тепло. Она никогда не брала Бесси на работу, но её фотография в весёлой рамочке стояла у монитора, всегда повышая ей настроение. Однако сегодня от взгляда на фото в её сердце втыкались булавки.

Едва дожив до конца рабочего дня, Селия помчалась домой – и с визгом тормозов остановилась у ближайшего магазина. В глазах появился лихорадочный блеск; руки по-птичьи точными движениями закидывали в корзину лучшие деликатесы: свежие сливки, хрусткую, в ледяной корочке, форель и парную телятину…

«Пожалуйста, окажись дома! Несносная кошка, нет, хорошая, замечательная кошка!..»

Оставив мотоцикл, Селия, шатаясь от груза объёмных пакетов, поспешила домой. Она вздрогнула всем телом, когда слева от неё, из подворотни, донеслось мяуканье. Чуть не свернув себе шею, Селия вихрем повернулась на звук, чтобы увидеть кота – крупного, холёного самца, который не спеша удалялся от неё мимо мусорных баков.

«А, может, всё из-за него?» – мелькнула безумная мысль. Кот был хорош, даже очень…

Покрепче ухватив пакеты, Селия кинулась в переулок, вообразив, что этот кот вполне может привести её к Бесси. «Дурочка, твоя кошка давным-давно дома!» – говорил внутренний голос, но булавки в сердце не исчезали, и Селия, идущая за котом, внезапно напрягла слух.

Из мусорного бака доносился вой. Глухой, далёкий и почти неслышный – он заставлял волосы подниматься на затылке, а руки – покрываться противным холодным потом. Что-то билось там, в глубине, задыхаясь от вони и недостатка кислорода, завывая из последних сил, перед тем, как…

Пакеты с покупками полетели из рук. Селия метнулась к баку, без усилий рванула вверх тяжеленную крышку и стала раскидывать мусор. Осколки бутылок, рваная масляная бумага, истлевшие тряпки, пакеты, мешки…

Грязный мешок дрогнул под рукой. Селия вцепилась в него, словно кошка, и одним движением порвала верёвку с туго завязанным узлом.

Затихший было вой вернулся рёвом. Чёрное, гибкое существо выпрыгнуло вперёд, ударилось о неё и свалилось вниз, неуклюже приземлившись на четыре лапы. Оно было готово дать дёру, но Селия оказалась быстрее. Селия плакала и прижимала его к груди, а существо плевалось и завывало, в клочья раздирая её рубашку…

Так они и появились на пороге ветлечебницы: девушка с заплаканными глазами и кошка – дрожащая мелкой дрожью, с порванным ухом и повреждённым хвостом.

Селия крепилась. Стискивая в руках нетронутый чай, смотрела, как Бесси после укола успокоительного сонно сидит на столе. Смотрела, как промывают мелкие ранки, как бережно зашивают слабо вздрагивающее ухо… И думала, чувствуя, как всё внутри сворачивается в ледяной комок: кто же посмел сотворить с ней такое?.. Лишь стоило представить, что было бы, опоздай она хоть на минуту – и у Селии отказывали ноги. Пару раз ветеринар кидался к ней, но Селия отвергала помощь, подталкивая его обратно к кошке.

Так прошло несколько часов. Застегнув пиджак на все пуговицы, Селия уложила спящую Бесси в корзинку и побрела к мотоциклу, спотыкаясь на каждом шагу. Чудом не угодив в аварию, она остановилась у дома, мимоходом заметив неподалёку соседку – миссис Грин и мужчину, тихо разговаривающего с ней.

Она не сразу признала в этом худом, с залысинами, человеке Джейкоба Стоуна. Этому помог взгляд: Селия не могла забыть то выражение глаз, что всегда появлялось у него при виде её.

Не договорив с миссис Грин, Джейкоб резко развернулся и пошёл – почти побежал – в противоположную Селии сторону. Всего мгновения хватило ему, чтобы убрать руки в карманы – но и Селии этого оказалось достаточно.

Вся тыльная сторона его ладоней была покрыта царапинами, будто кровавой паутинкой…

Постояв на месте минуту, Селия – бледная, с застывшим лицом – поднялась к себе в квартиру.

Бесси проснулась к вечеру. Она неуверенно ступала по дому, будто видела его впервые, вздрагивала от любого шороха и съела лишь пару кусочков из своей миски. Потом, забившись в самый дальний уголок, съёжилась там и тихо шипела, не даваясь Селии в руки.

В комнатах воцарилась духота: все окна были накрепко закрыты. Музыка, обычно звучавшая даже в ванной, в секунду оборвалась. Свет был выключен, и лишь мерцание ноутбука, на мониторе которого горел сайт «Ведьмы среди нас», освещал белое, как у призрака, лицо Селии Джонс.

Бесси мяукнула из своего угла и принялась тоненько завывать. У Селии дрогнули губы.

– Значит, война, – сказала она, захлопнув крышку ноутбука.

План был провален: целиком и полностью. Накладывая бинты на окровавленные руки, Джейкоб скрежетал зубами от боли и страха. Седые космы липли ко вспотевшему лбу, красные от лопнувших капилляров глаза то и дело обшаривали комнату, всё время натыкаясь на царивший в ней беспорядок: царапины на полу, разодранные в клочья подушки и разбросанные по углам книги…

Завязав последний бинт, Джейкоб с ногами забрался в кресло и обхватил руками колени. Непоправимая ошибка этого дня – его слабоволие – несомненно будет иметь последствия. Ну что, что помешало тебе прикончить её прямо здесь?!

Всхлипнув, Джейкоб уткнулся в колени лицом. Перед глазами кричала Спутница Ведьмы, широко раскрыв клыкастую, красную пасть. Спутница Ведьмы, которая была брошена в мешок – и спасена самой Ведьмой…

Ночь пролетела в молитвах и кошмарах. Освежив лицо холодной водой, Джейкоб, давясь, закинул в себя скудный завтрак и собрался на работу. Чемоданчик, шляпа и плащ – полностью экипированный Джейкоб Стоун твёрдой походкой вышел из квартиры, доставая ключ. Но…

Ключ скрежетнул по двери, промахнувшись мимо замочной скважины.

– Дорогу!

Сбросив оцепенение, Джейкоб вжался в дверь, всё ещё слабо веря в происходящее. Мимо него тянулась вереница грузчиков: деловитые, словно крупные муравьи, они тащили большие и маленькие зеркала, жаровни и сундуки, столики с кривоватыми ножками…

Из горла Джейкоба вырвался писк, когда рядом с ним пронесли огромный котёл, пару котелков поменьше… И метлу.

В конце коридора медленно распахнулась дверь.

– Заносите, ребята!

Глаза Джейкоба полезли из орбит. Пальцы впились в дверной косяк, будто желая выдрать кусок древесины… Вытянув изо рта вишнёвый леденец, Селия Джонс одарила его роскошной улыбкой и пропустила мимо себя метлу и всё остальное.

Подавившись криком, Джейкоб метнулся обратно в квартиру и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Ведьма больше не пряталась. Обретя новые силы, она стала гулять ещё беззаботней, выглядеть – ещё красивей, а петь так, что у Джейкоба ныла каждая косточка. Из окон её квартиры шёл разноцветный дым, из карманов шлёпались черви, а в продуктовых пакетах шевелились жабы и паучки. Подруги-ведьмы в цветастых нарядах приходили каждую ночь; устраивая совместные шабаши, помадой рисовали пентаграммы на его двери, кричали его имя под окнами…

Джейкоб зажимал уши и катался на кровати, умоляя рассвет скорей наступить. Он худел и бледнел, перестал узнавать себя в зеркале и проводил всё свободное время за книгами, почти забросив свою работу.

Салем. Инквизиция. Молот Ведьм. Эти слова огненным вихрем крутились в его сознании, выжигая разум. Джейкоб рыдал и задыхался, корчась от страха перед Ведьмой, ибо с каждым днём она вытягивала из него жизнь.

Как-то утром, засев на своём посту у двери, Джейкоб увидел, как Селия Джонс, проходя мимо, издала радостное восклицание. Она наклонилась и подняла с пола нечто, сверкнувшее в пальцах тонким серебром. Скосив взгляд в сторону его двери, Селия загадочно улыбнулась – и спрятала находку в карман.

Вцепившись себе в голову, Джейкоб отполз от двери и, распластавшись, рухнул среди комнаты.

Серебряный. Тонкий. В их коридоре.

Разумеется, это был его волос.

Издав полувсхлип-полустон, Джейкоб поднял дрожащую ладонь. На ней лежала парочка таких же волосков…

Глаза неудержимо защипало.

Ведьма нашла его волос.

Счёт пошёл на дни.

Стоило этой мысли стрельнуть в мозгу, как его вывернуло наизнанку.

Джейкоба тошнило всю неделю. Взяв больничный, он, шатаясь, передвигался по дому зеленоватым мертвецом и тратил всё время на исторические книги. Приближался ноябрь, а вместе с ним – День Всех Святых. Джейкоб не сомневался, что на Хэллоуин Ведьма соберётся на свой главный шабаш. Финал близился, но Джейкоб совершенно не хотел погибать.

Голова распухала от знаний, защитные молитвы покрывали стены, потолок и его кожу; разгоняя тьму, в каждом уголке квартиры горела свеча… И внезапно Джейкоб понял, что он должен сделать. Разум прояснился до такой степени, что Джейкоб расхохотался.

Озарение вспыхнуло свечой. К нему вернулся аппетит и румянец, слабые пальцы окрепли, отражая готовность к бою.

– Я сделаю это! Ведьма ответит за всё!

Последняя книга захлопнулась, успев показать деву, объятую огнём. Джейкоб притиснул книгу к груди и, улыбаясь, закрыл глаза. Под ресницами залегли густые чёрные тени.

– Ворожеи… не оставляй в живых. – Прошептал Джейкоб.

Стежок – раз…

Стежок – два…

Стежок – три.

Селия откусила нитку и с удовлетворением осмотрела своё длиннющее платье. Тёмно-фиалковое под цвет фиалковых глаз, оно было приготовлено на Хэллоуин, полностью соответствуя образу великолепной ведьмы. Шелковистая ткань струилась сквозь пальцы, играя разными оттенками, и покрывала собой чуть ли не половину пола.

Робкое мяуканье, раздавшись снизу, отвлекло её от платья. Бесси ткнулась в лодыжку, прося ласки, и заглянула ей в глаза. Моментально подхватив любимицу, Селия прижала её к себе и стала баюкать.

– Всё в порядке, маленькая… Я с тобой…

Встав, Селия начала расхаживать по комнате. По углам, фосфоресцируя, светились бутафорские грибы; кружева паутины покрывали дизайнерскую мебель, а чугунный котёл, что гордо возвышался посередине ковра, стал вместилищем для книг. Зеркала – маленькие и большие, старинные и не очень – отражали Селию и кошку; их смутные силуэты то и дело мелькали в колбочках и склянках с надписью «Яд», то тут, то там раскиданных на стеллажах.

Остановившись у окна, Селия отодвинула занавеску и прищурилась. Сквозь тонкую щель она отлично видела Джейкоба Стоуна, который, воровато оглядываясь, тащил небольшую канистру.

Бесси хрипло зашипела и вывернулась из её объятий.

Губы Селии стянулись в ниточку. Но потом она усмехнулась и, насвистывая, стала складывать платье.

Хэллоуин приближался.

На улице зажигались тыквы. Измазанная чёрным и белым ребятня бегала от дома к дому, требуя «конфеты или жизнь», хрустела карамелью и блестящими обёртками. Привидения, вампиры и ведьмы всех мастей крались по переулкам вместе с осенней листвой, накидывались на обычных прохожих. Хохот, завывания и крики «Бу!» заставляли дребезжать стёкла и присоединяться ко всеобщему веселью…

Их дом не был исключением. Пожилые матроны с внуками, влюблённые парочки и одинокие любители приключений – все они, нацепив маски из резины и папье-маше, неслись по ступенькам, чтобы внести свою лепту в ночной хаос.

Но Джейкоб Стоун не спешил. Он стоял, сминая в руках вязаную шапочку, и медлил, разглядывая своё отражение в тусклом зеркале. Чёрный костюм без единого светлого участка оттенял его мертвенную белизну. Кончик языка то и дело смачивал сухие, потрескавшиеся губы; взгляд утыкался в стоящие рядом, у стены, предметы и, словно стыдясь, возвращался обратно в зеркало.

– Ах-ха-ха, – засмеялась на улице какая-то ведьма.

Джейкоб сглотнул скопившуюся в горле слизь и решился. Лом обжёг руку могильным холодом, бензин мерзко булькнул в наполненной до краёв канистре, но Джейкоб уже шёл по коридору, видя перед собой ту самую дверь…

Было тихо. Никто не видел его, дрожащего от предвкушения скорой мести. «Никто и не увидит», – вкрадчиво шепнул внутренний голос. Ведь это не так уж трудно: взломать дверь, разлить бензин и притаиться внутри, ожидая, мечтая, молясь… Она зайдёт, и останется лишь чиркнуть спичкой, выпрыгнуть в окно победителем и смотреть – долго, с наслаждением смотреть! – как распускается огненный цветок…

Дно канистры ударилось о пол. Рука в чёрной перчатке занесла лом, и капля пота скатилась на кончик носа.

– Джейкоб…

Пальцы дрогнули, внезапно онемев в тёплой перчатке.

– Дже-е-ей-коб…

Он обернулся…

…и окаменел.

По коридору плыла Ведьма.

Аметистовые глаза под чернильными бровями. Фарфоровый лик, светящийся в полутьме. Оскаленная кошка на плече: шерсть стоит на ней дыбом, и свет мерцает на каждом волоске. Платье – струящееся, невероятное – оно заполняет весь коридор, словно щупальцами тянется к нему вместе с волосами…

– Что ты здесь делаешь, Джейкоб?.. – сладким голосом вопрошает Ведьма.

Крик рвётся у него изнутри, но горло лишь сжимается спазмом. Он не верит в то, что происходит, ведь он своими глазами видел, как уходила из дома Селия Джонс. Она никогда не возвращается в Хэллоуин до утра, никогда!..

– Что ты задумал? Джейкоб?..

Пальцы ожили, крик прорвался наружу.

Джейкоб с силой размахнулся, занося перед собой лом.

Рука Ведьмы быстрее мысли скользнула в складки платья. В ладонь выскочила куколка и игла. Обострившимся до предела зрением он видел, как восковую куколку обхватили покрепче…

… и вонзили ей в сердце иглу.

Коридор заполнило шипение. Что-то блеснуло серебром на измятом, в царапинах, воске.

Лом гулко ударился о плиты пола. А следом полетел Джейкоб Стоун.

На его губах выступила розовая пена. Он судорожно дёрнулся, подкатился к ногам Селии, заставив её отшатнуться, дёрнулся ещё раз – и застыл.

Уняв дрожь, Селия достала телефон, чтобы вызвать скорую.

Закутавшись в плед¸ она сидела на диване, рассеянно помешивая ложечкой кофе с корицей. За пределами дома, внизу, карета скорой помощи увозила бездыханного Джейкоба Стоуна – неудачника, которому вздумалось умирать в День Всех Святых, нацепив на себя костюм взломщика… Медработники покачали головой, глядя на лом с бензином, поставили диагноз – инфаркт и посоветовали Селии – свидетельнице ужасного происшествия – попить успокоительной ромашки. Ни о какой попытке убийства речи быть не могло. Ни с его… Ни с её стороны.

Белёсая куколка лежала на столе. Отверстие в её груди прожигало Селии глаза. Она хотела только отпугнуть врага. Но вызвала смерть. Почему?..

Взяв куколку в руки, Селия вертела её так и эдак, рассматривала трещинки в воске – и отметины кошачьих зубов.

Что-то лёгкое соскользнуло с восковой поверхности, чтобы приземлиться на мизинце Селии. Она нахмурилась, поднося к свету тонкий – и совершенно седой волосок. На куколке было ещё много погрешностей: пылинок, кусочков грязи и колечек ниток. Бесси любила играть с тряпичными куклами и мягкими игрушками, утаскивая их в своё логово в углу. И эта кукла не была исключением…

Селия взглянула на Бесси.

Кошка сидела рядом и играла длинными лохмотьями, свисающими с её рукава.

Селия невольно улыбнулась. Самый тёмный час близился к концу, первые лучики солнца вот-вот позолотят занавеску.

«Что ж, – подумала Селия, доставая ноутбук, – Проблемы исчезают, стоит встретить их лицом к лицу. Кошки остаются котятами…

… а ворожеи – не оставляют в живых».

1–20. Различные случаи нанесения вреда собственности ближнего и наказания, налагаемые за нарушение заповеди «не укради». 21–27. Указание правил отношения к людям, находящимся в стесненном бедственном положении. 28. Об отношении к судьям и начальникам. 29–31. Обязанность приносить Богу начатки хлеба и винограда и первенцев чистых животных и запрещение есть мясо растерзанного зверем животного.

. Если кто украдет вола или овцу и заколет или продаст, то пять волов заплатит за вола и четыре овцы за овцу.

Покража вола, как более ценного и полезного в хозяйстве животного, чем овца, наносит ему больший ущерб; за больший ущерб назначается и большее наказание. Заколовший или продавший животное наказывается строже того, в руках которого оно найдено. Причина этого заключается в том, что заклание или продажа украденного животного, с одной стороны, лишает хозяина возможности когда-либо воротить похищенное, а с другой – свидетельствует об отсутствии у вора всякого желания принести повинную в своем преступлении.

. Если кто застанет вора подкапывающего и ударит его, так что он умрет, то кровь не вменится ему;

. но если взошло над ним солнце, то вменится ему кровь. Укравший должен заплатить; а если нечем, то пусть продадут его для уплаты за украденное им;

. если [он пойман будет и] украденное найдется у него в руках живым, вол ли то, или осел, или овца, пусть заплатит [за них] вдвое.

Убийство вора ночью приравнивается к убийству ненамеренному, так как в темноте трудно определить куда наносится удар, и соразмерить силу последнего. Как ненамеренное, оно и не наказывается . Убийство же вора при дневном свете, когда домохозяин мог избежать его, употребив другие средства для охранения своей собственности, считается сознательным и, по общему закону (), карается смертью. В том случае, когда вор пойман с поличным в руках, – не успел привести в исполнение своего замысла продать или заколоть похищенное животное, он не наносит домохозяину ущерба и наказывается только за самое преступление: за вола и овцу платит вдвое (). Подобное постановление совершенно неприменимо к ворам-беднякам, что в свою очередь могло поощрять их к воровству. Ввиду возможности совершения краж людьми, являющимися по указанным предписаниям безнаказанными, в закон вносится новое постановление: если укравший не в состоянии своим имуществом возместить нанесенный им убыток, то он продается, и продажная цена идет на удовлетворение потерпевшего.

. Если кто потравит поле, или виноградник, пустив скот свой травить чужое поле, [смотря по плодам его пусть заплатит со своего поля; а если потравит всё поле,] пусть вознаградит лучшим из поля своего и лучшим из виноградника своего.

. Если появится огонь и охватит терн и выжжет копны, или жатву, или поле, то должен заплатить, кто произвел сей пожар.

Собственность ближнего должна быть ценима и уважаема, как личная. Пренебрежительное отношение к ней, тем более сознательное: «пустив скот свой травить чужое поле» , наказывается тем, что нанесший ущерб достоянию ближнего возмещает его с избытком: платит лучшим из виноградника своего. Греческий и славянский текст говорят о вознаграждении лучшим в том лишь случае, когда потравлена вся нива или виноградник. При полном истреблении растений трудно определить, каковы они были, хорошие или худые; но так как закон – на стороне обиженного, а не обидчика, то последний и отдает первому лучшее из своего поля. Разводящий огонь на своем поле, предполагающийся, может быть, для сожжения сорных трав, виноват в том, что дал ему возможность достигнуть громадных размеров, – сжечь терн, изгороди из колючих растений, отделявшие одно поле от другого, и хлеб соседа ().

. Если кто отдаст ближнему на сохранение серебро или вещи, и они украдены будут из дома его, то, если найдется вор, пусть он заплатит вдвое;

См. толкование ст. 2–4.

. а если не найдется вор, пусть хозяин дома придет пред судей [и поклянется], что не простер руки своей на собственность ближнего своего.

При не нахождении вора подозрение в покраже падает на того, кто взял у ближнего на сохранение пропавшую вещь. Для освобождения от него достаточно со стороны подозреваемого одной клятвы пред судьями, что он «не простер руки своей на собственность ближнего» .

. О всякой вещи спорной, о воле, об осле, об овце, об одежде, о всякой вещи потерянной, о которой кто-нибудь скажет, что она его, дело обоих должно быть доведено до судей: кого обвинят судьи, тот заплатит ближнему своему вдвое.

Вышеуказанный частный случай дает повод установить общее правило о разрешении тяжб «по всякому делу неверному», т.е. по таким делам, в которых предполагается неверный, несогласный с правдой образ действования заинтересованных сторон. Вопрос, кому принадлежит спорная вещь или животное, решается судьями, причем, если правда на стороне собственника, то присвоивший их платит ему вдвое. Если же собственник оклеветал ближнего, то он подвергается наказанию, назначенному за ложное показание ().

. Если кто отдаст ближнему своему осла, или вола, или овцу, или какой другой скот на сбережение, а он умрет, или будет поврежден, или уведен, так что никто сего не увидит, –

. клятва пред Господом да будет между обоими в том, что взявший не простер руки своей на собственность ближнего своего; и хозяин должен принять, а тот не будет платить;

Отсутствие свидетельских показаний («никто сего не увидит» ), при каких обстоятельствах произошла утрата взятого на сохранение скота, заменяется доверием к клятве подозреваемого (). Хозяин скота «должен принять» ее, – довольствуется и не имеет права требовать уплаты.

. а если украден будет у него, то должен заплатить хозяину его;

Если украден будет отданный на сбережение скот, причем предполагается и то, что вор не найден, и то, что скот украден из дома, где можно бы уберечь его, то взявший скот на сбережение платит потерпевшему.

. если же будет зверем растерзан, то пусть в доказательство представит растерзанное: за растерзанное он не платит.

Представление растерзанного диким зверем животного служит не только подтверждением совершившегося факта, но и доказательством того, что взявший животное охранял его, прогнал хищника (растерзанное не съедено). Поэтому он не виноват ().

. Если кто займет у ближнего своего скот, и он будет поврежден, или умрет, а хозяина его не было при нем, то должен заплатить;

Скот, взятый у ближнего на пользование, должен быть охраняем более, чем взятый на сохранение, так как в первом случае он доставляет прямую пользу взявшему. Поэтому если он не будет заботиться о нем, то наказывается за свое небрежное отношение, последствием которого является смерть или повреждение животного от жестокого обращения с ним.

. если же хозяин его был при нем, то не должен платить; если он взят был в наймы за деньги, то пусть и пойдет за ту цену.

Присутствие хозяина при смерти или повреждении скота, отданного на время другому, освобождало последнего от обязанности платить за него, потому что хозяин лично мог видеть, что в обращении с его животным не было небрежности или жестокости, и сам мог принять меры к охранению своей собственности. «Если он наемный, то пусть и пойдет за наемную плату свою». Ссужая другого своей скотиной из выгод, за плату, ссужающий извлекая выгоду, берет на свой страх и ущерб, который может быть покрыт полученной наемной платой.

. Если обольстит кто девицу необрученную и переспит с нею, пусть даст ей вено [и возьмет ее] себе в жену;

. а если отец не согласится [и не захочет] выдать ее за него, пусть заплатит [отцу] столько серебра, сколько полагается на вено девицам.

Обольщение девушки является кражей ее высшего достояния – девственности, а вместе с тем и обесценение ее на случай выхода замуж или продажи в рабство. Поэтому обольститель и платит вено в 50 сиклей () и в случае согласия отца на брак () женится на ней без права развода во всю дальнейшую жизнь.

. Ворожеи не оставляй в живых.

Изложенные в данных стихах законы ограждают не такие или иные права ближнего, но определяют наказание за нетерпимое в народе Божием нарушение основных начал его нравственной и религиозной жизни. Общее между ними и наказание – смерть.

Ворожба, мнимое или действительное вступление в общение с темной силой, несовместима с верой в божественное покровительство ( – то, что они постановляют одинаковое) и существованием откровения (). Прорицатели, гадатели, чародеи и т.п. должны быть преданы смерти через побиение камнями (), и чувство сострадания к слабой женщине не должно склонять еврея к желанию не прилагать к ворожее закона во всей его строгости.

. Всякий скотоложник да будет предан смерти.

Скотоложство – порок народов, отвергнутых Богом ( и др.), является попранием закона и целей брака, оскверняет землю ().

. Приносящий жертву богам, кроме одного Господа, да будет истреблен.

Как народ богоизбранный, евреи должны служить Иегове; приносящий жертву другим богам является нарушителем закона, лежащего в основании завета между Богом и народом избранным ().

. Пришельца не притесняй и не угнетай его, ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской.

Гуманное отношение к пришельцам (, , , , ), лицам других национальностей, представляет по своим мотивам – «ибо вы сами были пришельцами в земле Египетской» – применение к частному случаю общего правила; «не делай другому того, что нежелательно для себя» (). Как видно из , закон разумеет не одно только избежание обид и пристрастное отношение к ним, но гораздо большее, именно любовь к ним: «люби его, как себя».

. Ни вдовы, ни сироты не притесняйте;

. если же ты притеснишь их, то, когда они возопиют ко Мне, Я услышу вопль их,

. и воспламенится гнев Мой, и убью вас мечом, и будут жены ваши вдовами и дети ваши сиротами.

Легкая возможность притеснять вдову и сироту, не имеющих для себя заступника, отказать им в законных требованиях (), отнять их собственность (, ), обратив их в рабов (), не должна служить приманкой для своекорыстных людей. Защитником вдов и сирот вместо умершего главы семейства является сам Бог (); Он услышит вопли их, как и вопли всех нуждающихся (), и накажет притеснителей вдовством их жен и сиротством детей. В основе, гуманного отношения к вдовам и сиротам лежит то же начало, что и в основе сострадательного отношения к пришельцам (см. выше).

. Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста.

Ссуда имеет целью не обогащение, наживу кредитора, а поддержание обедневшего ближнего (), поэтому с него и нельзя брать процентов, ни серебра, ни хлеба отдавать в рост (, , и др.). Основанием для этого частного предписания является общее положение, что в народе еврейском не должно быть бедности ().

. Если возьмешь в залог одежду ближнего твоего, до захождения солнца возврати ее,

. ибо она есть единственный покров у него, она – одеяние тела его: в чем будет он спать? итак, когда он возопиет ко Мне, Я услышу, ибо Я милосерд.

Для обеспечения уплаты долга заимодавцу позволялось брать от должника залог, но и в этом случае первый должен был руководиться состраданием к бедному должнику. Заимодавец не мог пойти за этим залогом в самый дом должника; последнему предоставлялось самому выбрать вещь, без которой он сравнительно легко мог обойтись в течение известного времени (, ). Таковой вещью являлась, между прочим, одежда, нередко отдаваемая в залог (, , ). Возвращение ее должнику – акт сострадания к бедному ближнему, обреченному в противном случае, за неимением особого покрывала, дрогнуть от стужи в течение холодной восточной ночи (). В последнем случае предписание стремилось бы поднять уважение к закону, подрываемое поношением его представителей. Но так как понимание «elohim» в смысле «судей» вносит тавтологию в узаконение: «судей не злословь, начальника, того же судью, не поноси" , то гораздо естественнее разуметь под «elohim» Бога. За это ручается, между прочим, и то, что предписание: «не порицай еlohim"а» стоит пред речью о промедлениях в принесении Богу плодов земли и доставлении первородных (). Наконец, при подобном объяснении становится вполне понятной и естественной связь рассматриваемых слов с предшествующими. Исполнение нравственных предписаний, данных в , стесняло свойственную многим наклонность увеличивать свое благосостояние посредством утеснения бедных и потому могло вызывать ропот и недовольство законом. В виду этого теперь говорится: «Бога не порицай», – не жалуйся на Бога, не ропщи на Него за то, что тебе даются предписания, стесняющие твои своекорыстные поползновения. «Не поноси и начальников», следящих за исполнением этих узаконений.

. Не медли [приносить Мне] начатки от гумна твоего и от точила твоего; отдавай Мне первенца из сынов твоих;

Начатки «гумна», т.е. хлеба, «точила», т.е. винограда и елея, приносились Богу, как владыке земли обетованной, в благодарность за дарование ее евреям (), а Он отдавал их священникам (). Чтобы последние могли получать необходимые к жизни средства в свое время, евреи и не должны медлить приношением начатков. Народу дается предостережение от легкомысленного отношения к исполнению заповедей. «Первенца от сынов твоих отдавай Мне» . Эти слова не представляют повторения прежде данной заповеди (), а только приложение повеления «не медлить» к исполнению уже известной заповеди относительно первородных.

. то же делай с волом твоим и с овцою твоею [и с ослом твоим]: семь дней пусть они будут при матери своей, а в восьмой день отдавай их Мне.

Замечание о принесении Богу первенцев чистых животных в восьмой день по рождении говорит о том, что они предназначались в жертву (). И так как нужда в жертвенных животных была велика, то закон и требует не медлить их доставлением.

. И будете у Меня людьми святыми; и мяса, растерзанного зверем в поле, не ешьте, псам бросайте его.

Вкушение мяса животного, растерзанного зверем, оскверняло еврея (, ), поэтому запрещение вкушать его и стоит в связи с повелением быть людьми святыми.